Прогулка по городу. Части 1-3

[vesperveil]

Третья эра на носу! Хочется творить, писать, фантазировать, тем более, что на носу ВЕСНА!!

Не уверена, что тут кто-то что-то у меня читает, но пусть рассказ будет и здесь



Прогулка по городу
Автор: vesper veil

Фэндом: Adam Lambert, Tommy Joe Ratliff (кроссовер)
Основные персонажи: Томми Джо Рэтлифф , Адам Ламберт
Пэйринг или персонажи: Адам/Томми

Рейтинг: NC-17
Жанры: Слэш (яой), Романтика, Юмор, Флафф, Драма, Мистика, Hurt/comfort
Предупреждения: Нецензурная лексика
Размер: планируется Миди
Статус: в процессе

Описание: Париж. Конец 19 века. Весна. Нечаянная встреча на улицах города любви и романтики - встреча, которая станет нечто большим, чем "еще одной историей любви".

Часть 1
.

Весна 1883г. Париж.

- Томас, я вас очень прошу, только постарайтесь не опоздать на поезд! Если помните, сэр Рэтлифф назначил встречу с Пэддисонами на завтра на два часа дня. Если опоздаете, он в первую очередь с меня голову снимет.

Средних лет курчавый, полноватый господин кричал это вслед молоденькому стройному юноше, который, придерживая модную шляпу, торопливо бросился к притормозившему автомобилю-такси.

- Томас! Прошу, пообещайте мне, что не проспите поезд!

Взволнованный джентельмен даже было направился к новенькому порше, куда шустро юркнул его подопечный, но тут юноша сжалился. Стянул шляпу с белокурой головы и, блистая большими карими глазами из авто, успокаивающе произнес:

- Мистер Рокслейд, разумеется я не подведу папу. Однако, вы так волнуетесь! Поверьете, моя голова и мои часы со мной, а значит я никак не пропущу завтрашнюю встречу. Но сегодня, мой друг, у меня есть целый день! Целый день в Париже! И я непременно хочу прогуляться и вам того же советую.

Такси, однако, бесцеремонно обрывая диалог двух джентельменов, сорвалось с места. Точно заправская гончая, подумалось мистеру Рокслейду, который никак не мог привыкнуть в этому недавно появившемуся на улицах Европы чуду техники. Ему осталось лишь невесело вздохнуть - куда тут гулять? Когда еще сто пятьдесят поручений от Рона Рэтлиффа, которые он не осмелился доверить своему хоть и умному, но такому юному сыну.
Хотя, с другой стороны, молодость так быстротечна. Пусть наслаждается волей и юностью, пока дело отца и обязательства перед семьей невесты не утянули в ежедневный быт.

* * * * *

Молодой Томас пребывал сегодня в замечательном настроении. Во-первых, он впервые самостоятельно провел переговоры с партнерами отца, местной железнодорожно-строительной фирмой. Во-вторых, по словам сэра Рокслейда, вел переговоры абсолютно блестяще. И в-третьих, самое главное - у него имелся целый день в Париже! В солнечном мартовском Париже! Целый день до утреннего поезда.
Конечно, Томас, сын богатого английского мануфактурщика уже не раз бывал в Париже. Но обычно это происходило слишком стремительно, суетно. А еще либо он был с отцом, либо попадал в период холодов и дождей, либо успевал лишь дойти до ближайшего миленького кафе. Этого для юной стремительной души любознательного Томаса было катастрофически недостаточно. И сегодня сэр Томас пообещал самому себе, что проведет целый день на улицах Парижа, и даже если устанет, то вернется в гостинницу далеко заполночь.
А погода словно старалась для прекрасного белокурого чужестранца.
Улицы были залиты яркими, правда, пока еще слабогреющими, лучами солнца. Вдоль дороги, наперегонки с туда-сюда снующими новомодными машинами, бежали ручьи. Где-то во дворах еще несомненно лежал снег, неожиданно выпавший накануне вечером, но все же чувствовалось - весна полностью захватила город.
Томас приоткрыл окно автомобиля и, сомкнув длинные темные ресницы, подставил худенькое лицо ветру. Ветер был прохладным и немного влажным, трепал длинные белокурые пряди волос юноши и шевелил отвороты модного английского пальто.

- Так куда вас доставить, сэр?

Вежливый голос шофера вырвал юношу из неги и заставил тревожно захлопать глазами. А ведь и вправду - куда? Он совершенно не знает город, не знает, что хотел бы здесь посмотреть. Знает лишь то, что хочет бродить по живописным уютным улочкам один.
Но выглядеть приезжим недотепой, который не имеет никак дел и связей, ему вовсе не хотелось. Поэтому, постаравшись придать своему голосу как можно больше деловитости, Томас ответил:

- У меня есть некое обстоятельство. Ничего сверхважного. Хотелось... эээ, привезти моей сестренке какую-нибудь затейливую безделушку на день рождения. Маме также сувенир. Быть может, вы подскажете, где бы я мог приобрести нужные предметы?

Томас даже слегка покраснел, не зная толком, зачем врет. Шофер же с готовностью ответил:

- О, так вам надо к мадам Клавинье! У нее прекрасные кружева для женщин в подарок. Или можно в салон мадам Дени - у нее лучшие жемчужные украшения. Также можно...

- Нет. Простите, мне бы что-нибудь необычное, чего нет у меня в родном городе Лондоне. Что-то такое посетить, что есть только в Париже!

- Хм...

Шофер ненадолго задумался. А потом вдруг забубнил неуверенно:

- Ну, я бы мог вас отвезти в квартал Монмартра, но не уверен, что такому приличному юноше как вы там место!

Томас даже подпрыгнул от любопытства. В глазах загорелся неукротимый огонек и он, забыв приличия и правила этикета, не позволяющие приличным молодым людям слишком явно выражать свои эмоции и чувства, громко выпалил:

- Почему это мне там не место? Насколько я знаю, там собираются поэты и художники, пусть непризнанные и бедные, но несомненно там есть талантливые люди! Почему мне нельзя познакомиться с ними?

- А по мне, так там собираются бездельники, пьяницы и шарлатаны. Низкородные и нищие, да бездомные цыгане. Но вам виднее, отвезу, куда изволите.

- Тогда я прошу отвести в кварталы Монмартра!

* * * * *

Томас сам не понимал почему, но квартал ему сразу безумно понравился. Здесь везде и повсюду, словно в молодых крепких венах, кипела бурная жизнь.
То там то тут за столиками кафе, вытащенными прямо на улицу, сидели компании юношей и девушек, по возрасту совсем юных, ровестников Томаса. Они смеялись, шумели, пили то ли вино, то ли пиво, курили трубки, играли в карты. Они были странно одеты, бедно, но... интересно что ли. Распущенные волосы девушек трепетали на ветру, ножки одетые в изящные сапожки, показывались из-под длинных юбок. Однако, именно расстегнутые пальто и рубашки юношей, через которые были видны худые белые тела, заставляли Томаса краснеть и отводить глаза.
Он шел, крутя головой в цилиндре из стороны в сторону. Смотрел во все глаза, но стеснялся подойти и полюбопытствовать. А любопытство распирало.
Картины, выставленные на продажу прямо на улице. Поэты, читающие в пространство свои стихи и прозу, тут же на месте правящие свои творения, спорящие друг с другом. Забавные, живые, притягательные. Еще фокусники, клоуны, черные цыгане, проститутки обоих полов, глотатели огня, прорицатели - Томас шел по залитой солнцем улице и чувствовал себя очень странно. Было ощущение, что здесь живет лишь одна молодежь - наглая, вольная, с непокрытыми головами и блестящими глазами. С ними хотелось познакомиться, подружиться, послушать их дерзкие, а иногда и неприличные речи. Томасу неожиданно подумалось, что он очень хотел бы провести здесь вечер.

- Сэр! Сэр, не проходите мимо. Поглядите на искуссво талантливого, но голодного художника!

Юноша сначала не понял, что кричат это ему - по улице, на которой он в данный момент находился, прогуливалось достаточно много других господ.
Однако звонкий возглас повторился:

- Прекрасный господин - да, вы, в смешной шляпе - быть может, сэр желает, чтобы талантливый, но бездомный художник с Монмартра нарисовал его портрет?

На этот раз Томасу удалось заметить того, кто так дерзко зазывал его к себе.
Вдоль улицы, по которой двигался английский юный аристократ, прямо на тротуаре находились ряды с картинами и различными предметами интерьера. Авторы этих самих работ обычно стояли поодаль, сбиваясь в небольшие кучки. Курили, беседовали, рассказывали последние сплетни и анекдоты.
Тот кто позвал Томаса, сидел в данный момент один. Томас успел заметить ярко-рыжую копну волос и ворох одежд, но тут взгляд его притянула необычайная картина, что располагалась рядом с художником. Юноша даже не заметил, что в два шага оказался возле нее, восторженно принялся рассматривать.
Ночь в саду. Тонкий неверный свет луны падает на аккуратную тропинку, освещает также скромную скамейку и замершую парочку на ней. Молодые люди так тесно прижимаются друг к другу, что не различить, где чья рука, где чья одежда. А из кустов, из травы, с неба на них глядят сердитые выпуклые глаза.
Томас поежился. Опять забывая про этикет и сдержанность, положенную английскому джентельмену, выпалил:

- Что ты этим хотел сказать? Почему такие страшные глаза? Почему они на них так смотрят?

И повернулся к художнику.
На Томаса из-под длинных сочно-рыжих волос уставились синие большие глаза. Художник пару секунд пристально разглядывал молодого хрупкого белокурого господина, а потом улыбнулся, блистая идеально-белыми зубами, и ответил:

- Давай я тебя нарисую и заодно расскажу об этой работе, что приглянулась. Не пожалей денежку для несчастного голодающего студента - быть может, ты благодетельствуешь будущему гению!

Синие глаза искренне смеялись, и Томас не выдержал, тоже сдержанно улыбнулся. Заметил, полушутя:

- Ты не слишком похож на "несчастного и голодающего". Скорее ты похож на...

Томас задумчиво оглядел широкоплечую фигуру сидящего "студента". Молодой, возможно даже его ровестник, достаточно опрятная одежда - хотя этот цыганский ворох из рубашки, халата, жилета и пиджака сложно было назвать приличным словом "одежда". Лицо молочно-белокожее, все усыпанное веснушками, симпатичное. Хотя нет, скорее красивое лицо. Очень красивое.

- Ты напоминаешь мне купидона кисти Рубенса. И тебя вовсе не хочется кормить!

Рыжий заразительно расхохотался. Громко, звонко, встряхивая золотой копной волос. Так громко, что привлек внимание своего соседа-художника через дорогу. Сутулый тощий малец перебежал через улицу к ним и вежливо поздоровался с Томасом. Рыжеволосый тут же поделился услышанным:

- Представляешь, Поль? Мне только что сообщили, что я похож на пухлого развратного ангелка с крылышками и стрелой любви. И что такому стыдно просить на еду!

Сутулый юноша загоготал, заставив Томаса невольно отшагнуть в сторону и смущенно покраснеть. Хлопнул своего рыжего друга по плечу и сочувствующе выдал:

- Я говорил тебе - любовь твой путь! Ты мог бы уже давно в золоте валяться в кулуарах кого-нибудь знатного господина. А ты свою банальщину малюешь. Дай-ка сигаретку, кстати.

Прикурил, взглянул на белокурого господина, робко замершего в сторонке, и весело посоветовал:

- Не покупайте эту чушь, сэр. Лучше попросите у него, пусть нарисует ваш портрет. Вот портреты - это его! Умеет, гаденыш. И денег много не давайте, он и так как сытый рыжий кот на солнце, довольный собой и жизнью. А истинный творец-художник должен быть голодным и несчастным!

Тут же получил недовольный тычок от рыжего юноши, рассмеялся и неспеша пошел на свою сторону.
Между тем Томас почувствовал, что должен исправить несправедливость этого Поля. Натянул шляпу чуть глубже на глаза и уверенно сообщил:

- Ваш друг не прав. Эта картина... Это вовсе не банальщина! Она обладает странной силой. Притяжением что ли, и я готов...

Рыжий художник повернулся к Томасу, морща от солнца свой веснушчатый нос. Смотрел на красивое аристократичное лицо того, на руки, неуверенно мнущие дорогую ткань пальто, и ждал слов, которые тут, на Монмартре были на вес золота.
И худощавый кареглазый англичанин произнес эти слова:

- Я готов купить эту работу. Она действительно мне нравится.

И тогда рыжий во второй раз ослепительно улыбнулся. Поднялся с места, оказавшись на десять сантиметров выше Томаса. Неспеша завернул свою работу в какое-то белое тряпье и звонко оповестил:

- Двести пятьдесят франков!

У Томаса даже челюсть слегка лязгнула. Хлопнул ресницами пару раз и неверяще переспросил:

- Сколько, прости?

- Двести пятьдесят.

- Но это... это же большие деньги!

И тогда рыжий вдруг совершенно по-разбойничьи подмигнул ему:

- Только так и не дешевле. Но, если хочешь, могу бесплатно нарисовать твой портрет.

И Томас, все еще находясь в шоке от названной суммы, неожиданно даже для себя попросил то, что уже пару часов лежало на сердце:

- Не надо. Лучше покажи мне город.

Часть 2.


- Хорошо - неожиданно просто согласился рыжий юноша.

Махнул Полю через дорогу и крикнул:

- Поль, дружище! Присмотри за моим хламом. Я отлучусь на пару часиков.

Сутулый парень только кивнул непокрытой головой и что-то пробубнил про наглость и счастье.
Художник между тем повернулся к Томасу и, блистая веселыми синими глазами, спросил:

- Как звать тебя, мистер "великолепная шляпа"?

Томас улыбнулся в ответ, почему-то не в силах обидеться на явную насмешку.

- Томас Джо.

- Хм. Как официозно. Я буду называть тебя Томми, хорошо? Тебе пойдет такое мягкое звучание.

Белокурый аристократ лишь рот открыл, намереваясь возразить, но не успел произнести и звука. Рыжий художник уже направился вдоль улицы, представляясь между делом:

- Меня зовут Адам. Такое имя мне дали в приюте, куда меня подкинули мои бродяги-родители. Библейское имя. Правда, в жизни я предпочитаю имя Эд. Здесь все меня зовут на французский манер Эди. Что ж, пожалуй, начнем прогулку. Ты не против, если я покажу тебе те места, которые мы любим посещать с моими друзьями?

Томас нагнал стремительного рыжего и, выпрямив спину как можно сильнее, чтобы их разница в росте не была столь заметна, чинно кивнул:

- Да, не против. По-большому счету, я вовсе не знаю Парижа и готов довериться тебе.

* * * * *

Художник не повел Томаса по Монмартру, как тот предполагал. Он, вышагивая длинными ногами, за которыми белокурый юноша с трудом поспевал, вывел его из квартала "богемы".
Остановился на мостовой и вопросительно посмотрел на Томаса:

- Предупреждаю, я не особо любитель дворцов и парков. Поэтому, если ты не против, покажу приятные улочки и кафе. Приятные мне. Те места, которые вызывают во мне желание рисовать, думать, представлять, вести беседы, просто наблюдать за окружающими.

Подождал, когда белокурый господин кивнет, и взмахнул рукой, сигналя приближающемуся экипажу, по старомодному запряженному лошадьми.
Томас на секунду растерялся, не понимая для чего им куда-то ехать. Но рыжий, уже довольно развалившись в карете, похлопал на место рядом с собой и пояснил:

- Друг мой, Париж - город немаленький. Ты истопчешь все свои сапоги, если решишь обойти его пешком! Садись, наслаждайся поездкой. Смотри в оба - сегодня замечательный день! День света и красивых весенних лиц.

* * * * *

Они остановили экипаж минут через двадцать. Художник звонко окрикнул возницу и, подмигнув Томасу, кивнул на того. И Томас полез в карман пальто. Расплатился и торопливо последовал за рыжим на улицу, тут же начиная с любопытством оглядываться.
Они очутились на небольшой площади, залитой ярким солнцем и заполненной невероятным количеством голубей. С площади во все стороны разбегались узкие симпатичные улочки, но рыжий художник почти сразу же направился на ту, что уходила вправо. Оглянулся на Томаса, рассказал:

- На этой площади мы с друзьями любим сидеть вечером. Сюда приходит петь Морис де Санье, безработный старый актер оперы. У него потрясающий бас. Когда он поет, его слышно за квартал. А сейчас мы идем в мой любимый лабиринт. Эта улица, у которой десятки разветвлений, можно бродить по ним хоть до утра и потеряться на ночь в какой-нибудь уютной кафешке.

Некоторое время англичанин молча следовал за своим проводником, то и дело посматривал по сторонам, однако ничего не говорил. А потом рыжий вдруг повернулся к Томасу всем телом, так что тот едва не ткнулся ему носом в грудь и, насмешливо блистая глазами, спросил:

- А ты, сэр Томми, не боишься идти со мной? Вдруг я заманю тебя в какой-нибудь переулок и ограблю?

Юный аристократ вздрогнул, а потом гордо вскинул подбородок. Смерил оценивающим взглядом высокую ладную фигуру Адама. Сам же сделал шаг одной ногой назад, выказывая стройное крепкое бедро другой, выдавил грудь вперед сильнее и немного холодновато ответил:

- У тебя хороший рост и широкие плечи. Но я обучался боксу с раннего возраста и имею неплохой удар. Так что не советую со мной драться. Да и никогда не поверю, что человек, рисующий такие картины, может оказаться презренным вором. У тебя лицо не бандита.

Адам фыркнул совершенно неприлично, а потом вдруг изогнул рыжую густую бровь:

- А у тебя лицо высокородного. Не люблю рисовать их напыщенные морды, но твое лицо мне нравится. Пока в тебе нет этой брезгливости к простолюдинам. Конечно, она появится позже, поэтому я все же нарисую твой портрет.

Сказал с такой уверенностью, что Томасу почему-то не захотелось сообщать о том, что у них не будет на это времени.
И они двинулись дальше.

* * * * *

Томас никогда бы не подумал, что совершенно обычная улица Парижа может произвести на него такое впечатление. Парки, дворцы вельмож, оперные залы - тут ясно от чего приходить в восторг. Но простая улица?
Однако то там то тут встречались прекрасной архитектуры маленькие домики. На балконах многие хозяйки выставили домашние пышные цветы, из милейших кафешек, которых тут было неимоверное количество, доносились манящие запахи корицы и ванили. Улица была столь узкой, что лишь скудная полоска неба показывалась между крышами. А когда навстречу шли другие господа, приходилось идти друг за другом "гуськом", чтобы дать дорогу.
Адам говорил почти без перерыва. Часто смотрел на Томаса, иногда нескромно касался его локтя или плеча. Смотрел прямо в глаза, вынуждая смотреть в ответ, вынуждая улыбаться и смеяться в ответ, и Томас не заметил, как забыл обо всем на свете, кроме того, что происходило здесь и сейчас.
"Вот тут магазинчик камей месье Лури." "Вот в этом кафе можно встретить знаменитых актеров театров Парижа", "Вот здесь, у мадам Кларенс, можно снять отличную комнату на ночь, очень недорого и очень анонимно."... Тут живет лучший табачник города - он добрый и иногда берет нищих студентов к себе на подработку. Здесь можно купить самого крепкого и волшебного абсента, от которого увидишь зеленых фей после первых трех стопок. Там, через дорогу за поворотом, лучший бордель города, с чистыми девочками и мальчиками. И так далее, и так далее.
Его звонкий чистый голос разлетался по всей улице, иногда заставляя прохожих оборачиваться на них. Поначалу Томаса это смущало - то что на них смотрели, оглядывали с ног до головы. Еще бы, они наверное, очень странно выглядели рядом - изящный, одетый с иголочки, вытянувшийся по струнке и глядящий чуть свысока, англичанин, и художник с гривой нечесаных рыжих волос, одетый как цыган в одежды, болтающиеся на его высокой фигуре и развеваемые ветром, идущий в развалочку и громогласно хохочущий, рассказывающий истории улицы и города.
Но дар рассказчика у рыжего был столь силен, что вскоре Томас отвлекся от посторонних мыслей и своей скованности. Под чистый голос Адама перед англичанином почти осязаемо проносились образы жителей этой улицы. А когда Адам принялся рассказывать вообще о тех интересных личностях, которых он встречал в своей жизни, Томас даже пару раз неприлично приоткрыл от любопытства рот. Слушал с замиранием сердца о стареющих актерах, о пьяницах-поэтах, о проститутках и певицах, о девочках из Мулин Руж, об абсенте, любимом напитке свободолюбивых творцов и гениев, о юношах, торгующих своими телами за деньги.
Услышав рассказы о последних, Томас совершенно покраснел и опустил взгляд себе под ноги. Художник же наоборот, внимательнее вгляделся в зарумянившееся лицо, заметил закушенную губу и задержал взгляд на длинных дрожащих ресницах. Но не стал спрашивать, от чего смутился юноша.
Они вышли на еще одну площадь. И Адам сообщил, что теперь они направляются в чудесный квартал Маре, что здесь неподалеку.
Томас доверчиво кивнул и постарался держаться чуть ближе к художнику. Чтобы не отставать.

* * * * *

Чудесный квартал Маре принял юношей шумом и суетой. Адам, повстречав какого-то знакомого, выяснил, что в квартал приехала политическая делегация из Германии, и сейчас они выбирают подарки для своих семей. Ненадолго задержавшись у этого знакомого Адам вдруг помахал Томасу, стоящему чуть в отдалении и разглядывающему чудесную тканную скатерть на продажу.

- Томми, не желаешь выкурить трубку? У моего друга Вернье неподражаемый табак! Настроение и бодрости прибавится в пять раз.

Бедному Томасу ни разу в жизни не приходилось курить трубку. Но он посмотрел на двух друзей, ожидающих ответа, и смело кивнул, не представляя, на что соглашается.
Адам, тут же устроившись по-турецки прямо на мостовой, согнулся в "три погибели" и принялся набивать трубку ароматным табаком.
Друг Адама, Вернье, полноватый и уже начинающий лысеть парень, искоса рассматривал дорого одетого англичанина, а потом вдруг, ни к кому конкретно не обращаясь, сообщил:

- Юному господину стоит написать портрет. Слышишь, Эди? Он очень красив, портрет выйдет на славу!

Художник тряхнул головой, откидывая мешающие пряди с лица и пробубнил:

- Юный господин бесспорно красив, но портрет не слишком хочет. Однако, надеюсь, я уговорю его.

Вернье, усмехнувшись, посмотрел сверху на рыжую макушку друга:

- Да уж. Чего-чего, а уговаривать ты умеешь, проходимец! Кстати, не хотите к Жюли зайти? Она сегодня пьяна и добра, напоит вас и покормит заодно.

- Ага. И заставит слушать про ее очередного богатея, разбившего ей сердце? Нет уж. Даже ради пары стопок коньяка!

- А если ради малышки Клоди?

- Ты же знаешь, меня это не интересует.

- А может господина заинтересует? И плата небольш...

- Вернье! Твой рот сегодня стоит помыть с мылом! Ты разве не видишь - господин высокородный и воспитанный.

- Да, но разве у таких господ физиология отличается от нашей?

- Черт! Вернье, заткнись!

Адам с разметавшимися как у фурии волосами вскочил с земли и в ярости зыркнул на друга. Тот же улыбался, словно не замечая раздражения художника. Тогда рыжий подхватил побледневшего Томаса под руку и потащил в сторону площади, с которой они пришли.

- Прости, Томас, Вернье пошляк и иногда дурак! И страдает отсутствием чувства такта.

Томас торопливо ответил, вытягивая свой локоть из захвата Адама:

- Ничего страшного. Поверь, я бывал у проституток, и меня сложно смутить подобными разговорами. Я достаточно опытен, и тебе не стоит переживать за мои чувства.

И даже слегка оскорбился, услышав как Адам в полголоса, себе под нос, насмешливо хмыкнул:

- Опытный, значит? Ну, да, конечно.

* * * * *

Они сидели на скамейке на площади, и Адам раскуривал трубку. Кашлял, смешно морщил веснушчатый нос и плевался. Наконец, трубка была раскурена, и он передал ее Томасу. Тот с легким замешательством принял, но отступать было некуда, поэтому решительно затянулся. В горле сразу защекотало, задрало, а в голове все поплыло. Он слегка покачнулся, а Адам, заметив это, рассмеялся:

- О да. Табачок этот заставляет ощущать себя словно на корабле. Держись за штурвал, моряк!

Томас мужественно затянул дым по-новой. Второй раз прошло полегче, и в теле появилась необъяснимая легкость. Однако стало словно душно, и он задышал чаще, неосознанно расстегнул верхние пуговицы узкого пальто. А потом и пуговицы нижней рубашки.
Адам задержался взглядом на нежной шее, на худых ключицах, показавшихся из-под белой ткани. Сморгнул, но глаз, блестящих, пристальных, не отвел. Потянулся за трубкой и, как только получил ее, втянул терпко-сладкий дым поглубже, выпустил, сложив пухлые губы трубочкой, и снова затянулся. И только потом прикрыл глаза, удобно устроился на скамье и запрокинул на нее голову.
Некоторое время они сидели в тишине. Томас разглядывал молодежь напротив, а Адам лениво курил, глядя в синее чистое небо.
А потом Томас неожиданно заерзал. Уставился, не веря своим глазам, на парочку напротив. Они уже давно сидели, взявшись за руки, и о чем-то беседовали. И привлекли острое внимание англичанина лишь тогда, когда быстро и несмело поцеловались. Поцеловались и в то же мгновение отстранились друг от друга. И, наверное, Томас более-менее спокойно воспринял бы подобное поведение влюбленных, если бы они не были... двумя юношами.
Глаза Томаса испугано метнулись на невозмутимого Адама, глядящего туда же, и обратно на непристойную пару. Потом снова переметнулись на Адама.
Тот с интересом рассматривал юношей, а потом обратился к полурастерянному-полувозмущенному белокурому господину:

- Тебе видеть подобное в диковинку, не так ли?

Томас лишь кивнул, не в силах отвести взгляда от одного из юношей, лицо которого он сейчас хорошо видел. Щеки юноши пылали, но не меньше пылали и его глаза, совершенно влюбленно глядящие на своего партнера. Влюбленно, преданно и доверчиво. А еще безгранично нежно.
Томас испытывал смешанные чувства - его и коробило от подобного извращения, но и восхищала степень смелости чувств и свободы духа.
Кивнул, встречаясь взглядом с художником:

- Да, признаюсь, я слышал о... таких отношениях, но воочию... Мне кажется, это жутко развратным и уродливым. Это против бога и природы человека.

Адам выпустил струйку дыма и посмотрел на Томаса неожиданно потемневшими глазами. Потом нервно отложил трубку в сторону. Потом вдруг порывисто придвинулся к белокурому аристократу и совершенно неожиданно для того взял его правую руку. Долго смотрел в испуганные карие глаза. А затем мягко притянул небольшую ладошку юноши к своим губам. Дохнул на нее влажным теплом, тихо проговорил:

- Против бога и природы? Но мы все - дети природы, и мы созданы такими, какими созданы. Кто может сказать, что бог ошибся, когда сотворял нас такими? Такими "развратными и уродливыми"? Или такими прекрасными и вольными любить, кого душа пожелает? Разве бог может ошибаться? Ты думаешь, он правда может?

Художник реально спрашивал, заглядывая юному господину в лицо. И тот растерялся окончательно - молчал, закусив аккуратную красную губу и не мог отвести взгляда от темно-синих серьезных глаз.
Но через секунду Адам уже улыбался, правда, и не думая выпускать ручку англичанина из захвата:

- Ты, господин, совсем замерз! Такие руки холодные. Почему не сказал? Зашли бы погреться в какое-нибудь кафе.

И тут что-то задрожало внутри у Томаса. Захотелось вскочить, выдернуть руку из рук художника и сообщить, что он не потерпит подобного. И почему он так не поступил до сих пор ему самому было неясно. Быть может, потому что теплые пальцы Адама держали так крепко, посветлевшие глаза были столь красивы, губы, розовые и нежные в точечках веснушек так близко находились у его собственных пальцев?
И юноша замер, точно зачарованный. Лишь сбившееся дыхание да в очередной раз порозовевшие щеки выдавали невероятное волнение, охватившее все его существо. Никогда еще Томас не чувствовал себя столь сбитым с толку. Пальцы его подрагивали в горячих ладонях Адама, а глаза не отрываясь смотрели на пряди рыжих волос, подсвеченных солнцем, что щекотали его узкое запястье. Художник склонился к рукам Томаса и принялся, как маленькому ребенку, заботливо растирать руки от холода. Тер бережно и дышал на них, сетуя, что в такую погоду надо бы еще носить перчатки. А потом отстранился и улыбнулся лишь одними уголками губ. Проговорил как ни в чем не бывало:

- Пойдем. Здесь неподалеку отличное кафе. Тебе надо согреться и передохнуть - наверное, ты не привык долго ходить пешком. А замершему да усталому что за удовольствие от прогулки? Кафе " Вейерлен" - тебе понравится. Выпьем и перекусим, а потом покажу мое любимое место у Сены.

Встал, потянулся не спеша, становясь похожим на довольного жизнью рыжего кота. Огляделся. А потом вдруг развернулся к англичанину, улыбнулся открыто и обаятельно, и крикнул звонко, пугая юношу до чертиков:

- Смотри!

Сорвался с места в центр площади. И прыгнул в самую гущу спокойно кормящихся вездесущих голубей. Заорал точно ненормальный, размахивая длинными руками, кружась и запрокидывая голову:

- Создатель мой! Спасибо за Весну! -
Я думал, что она не возвратится, -
Но... дай сбежать в лесную тишину
От злобы дня, холеры и столицы!
Весенний ветер за дверьми...
В кого б влюбиться, черт возьми? (*)

Голуби взметнулись в небо, задевая крыльями его плечи, волосы, руки. Обдавая ветром его порозовевшее красивое лицо. Птиц было так много, что Томас одно мгновенье не видел юношу за мешаниной перьев, хвостов. На секунду Томасу даже показалось, что они неминуемо заберут художника с собой, поднимут в синее яркое небо на своих быстрых крыльях.

- Томми, смотри! Они не боятся высоты! Мы же тоже сможем летать? Мы сможем, я знаю, когда-нибудь. Я хотел бы увидеть облака под ногами и коснуться высоких гор. А ты? Ты хотел бы? Со мной вверх?

Он кричал и кружился на месте, совершенно не заботясь о том, что мимо проходят люди, смотрят на него и крутят у виска пальцем.
А Томас вдруг пораженно понял, что отвечает:

- Да. Я хотел бы...


(*) - стихи С. Черного. И да, я знаю, что написаны они поэтом чуть позже, но... они и только они нужны мне были здесь.


Часть 3.



Они сидели у самых вод Сены, точнее сидел рыжий художник прямо на ступеньках лестницы, а молодой сэр Рэтлифф стоял рядом и немного завистливо поглядывал сверху на рыжую макушку. Ему самому хотелось вот так же усесться на нагретые солнцем ступеньки и удобно раскинуть ноги, однако с его узкой модной одеждой и строгим воспитанием это не представлялось возможным. В какой-то момент он представил себя усевшимся и вальяжно развалившимся на пыльных ступенях, а потом представил лицо своего отца, сэра Рэтлиффа и, не удержавшись, прыснул в руку со смеху.
Художник с любопытством вскинул голову, улыбнулся, жмурясь от солнца. Похлопал рядом с собой:

- Садись, Томми. Умные люди говорят - в ногах правды нет. А еще ты, должно быть, устал вышагивать в таких модных узких сапожищах. Уму непостижимо, как вы, богатые господа, в таких ходите?

С искренним недоумением покачал головой, а потом перевел взгляд на свои ноги.
Томас уже давно с содроганием заметил растоптанные, старые ботинки художника, через шнуровку которых проглядывала белая запыленная кожа. Томасу казалось, что у Адама наверняка должны мерзнуть ноги - а весна только началась и впереди их ждали обязательные дожди.
Однако рыжий с видимой гордостью сообщил:

- То ли дело мои ботинки. Можно шнуровать, чтобы ногу не стягивало. Можно легко скинуть в помещении. Можно лезть хоть в дождь, хоть в снег, не опасаясь попортить. Люблю свои ботинки!

Томас не удержался, улыбнулся важному виду рыжего бродяги, а тот в свою очередь разулыбался во все свои идеальные зубы. Замолчали на некоторое время. Смотрели на неспешную коричневатую реку, несущую свои воды через весь город.
Ветер у воды был значительно сильнее, и Томас с трудом сдерживался, чтобы не обхватить себя руками, спасаясь от озноба. Уже давно застегнул ворот рубашки, поднял воротник пальто, надвинул шляпу на глаза, однако это не особо спасло от пронизывающего речного ветра. Теперь с пониманием смотрел на ворох одежд, напяленных на художника. Тот с удовольствием сидел с непокрытой головой, а сильный ветер с неменьшим удовольствием играл с его длинными рыжими прядями волос.

- Скажи, сэр, а почему такой молодой и симпатичный приезжает в город поэзии и романтики один?

Вопрос Адама заставил Томаса сразу приосаниться:

- Вообще-то я приехал не за романтикой. Я прибыл по поручению отца провести важнейшие переговоры с его партнерами.

Ярко-синие глаза блеснули смехом:

- Серьезно? Такой молодой и уже проводишь переговоры? И как прошло?

Томас немного сбитый с толку насмешливой интонацией Адама, все же ответил:

- Отлично. Я доволен. Думаю, отец тоже останется доволен.

- Но почему ты не взял с собой свою девушку? Переговоры это, наверное, не долго. Могли бы гулять весь день! У тебя же наверняка есть девушка?

Столь личный вопрос заставил несчастного Томаса совсем растеряться. Он даже забылся и опустился на ступеньки рядом с рыжим. Причем забылся настолько, что сдернул шляпу с головы и задумчиво запустил пятерню в рассыпавшиеся белые волосы. Ветер тут же кинул длинные, почти до подбородка, прядки в лицо, и Томас не увидел, как художник вдруг выпрямился и с восхищением уставился на него, даже подвинулся чуть ближе.
Неуверенно ответил на вопрос Адама:

- Девушка? Ну да, есть. Наверное...

- Как это "наверное"?

- Ну... Понимаешь, нас с Мэриель обручили еще в детстве. Наши родители - стародавние партнеры, и таким образом еще больше закрепили свой союз. Я ее, конечно, знаю, навещаю иногда. Но нечасто. Однако, все равно скоро мы станем мужем и женой. Так что да, может мне и стоило ее пригласить, ты прав.

Томас почувствовал даже некоторые угрызения совести. Вспомнил вдруг, что был у девушки последний раз месяц назад, да к тому же не ответил на два ее последних письма. Как невежливо и стыдно. Интересно, она рассказала сэру Кровелю, своему отцу, о таком неуважении жениха? Если да, то тот конечно нажалуется папе. И он, Томас, непременно получит строгий нагоняй.

- Понятно. Ей бы понравился город.

Голос Адама вывел Томаса из размышлений.
Англичанин убрал белокурые пряди с глаз и задумался. Да, ей город безусловно понравился бы. Хотя, она не очень любит ходить пешком.
Художник между тем продолжил, глядя куда-то поверх реки:

- Но если это сделает тебя счастливее, могу нарисовать ее портрет. Если у тебя есть, конечно, ее фотокарточка. Привезешь ей своеобразный привет из Парижа.

Идея была очень хороша, и Томас с радостью сообщил, что фотокарточку всегда носит с собой. Художник, однако, промолчал. Томасу же хотелось говорить и слушать - снова слушать интересные рассказы Адама и его необычные мысли о жизни и любви. Не зная, как продолжить разговор, он неожиданно для себя спросил:

- А ты? Ты влюблен в кого-нибудь? Наверняка, да! И кто-нибудь влюблен в тебя! Ты ведь очень... привлекательный.

Адам повернулся. Синие глаза пристально глядели из-под совершенно рыжих длинных ресниц, а между изогнутыми бровями залегла легкая морщинка. Спросил странно напряженно:

- Ты считаешь меня привлекательным?

Томас уверенно кивнул.
Тогда художник вдруг подался ближе, заглядывая прямо в темно-карие большие глаза:

- А что если я скажу, что я не слишком интересуюсь женщинами? Точнее, что мужчины мне чуть более интересны, чем женщины. Что ты скажешь? Останусь ли я в твоих глазах столь же "привлекательным" или ты осудишь меня, как тех молодых людей на лавочке? Как ты их назвал - "ненормальные"?

Их лица находились в паре сантиметров друг от друга, настолько близко, что каждый чувствовал дыхание другого, видел самого себя в чужих расширенных зрачках.
Томас отпрянул. Закусил розовую губу, с недоверием глядя на вызывающе задравшего подбородок рыжего. Переспросил:

- Тебе нравятся мужчины?

Смотрел как тряхнул головой художник, как сарказмом заблестели его глаза. А потом вдруг услышал то, что заставило пораженно замереть:

- Женщины, мужчины... Какая разница? Мы все дети одной земли! Ходим под одним небом, дышим одним воздухом, умывается одной водой. И какая разница, какого пола человек? Ты ведь влюбляешься в душу, в глаза, в мысли, в поступки. В суть самую, в сущность человеческую.

Не усидел, встал, замечая бледность английского аристократа. И продолжил:

- Если тебе это слишком неприятно, то я могу уйти прямо сейчас. Я даже не обижусь и не расстроюсь. Хотя нет... наверное, расстроюсь немного.

Однако, Томас не вскочил, не прогнал, а продолжил напряженно сидеть, по-мальчишески обхватив себя за худые коленки. Потрясенно проговорил:

- Душа, суть, да... Но как же тело? Как можно хотеть тело себе подобного? Я не представляю просто!

Художник вдруг склонился к застывшему юноше и, нежно подцепив острый подбородок пальцами, заставил того взглянуть на себя.

- Скажи, а твоя Мэриель возбуждает плоть твою, когда рядом? Скажи, а разве не ты пару минут назвал меня привлекательным? Скажи, что ты чувствовал, когда смотрел на тех двоих в парке? Неужели только отвращение?

Смотрел, слегка улыбаясь, каким "говорящим" румянцем залилось бывшее только что бледным лицо юного англичанина. А потом опустился рядом на ступеньки, улыбнулся тепло и беспечно.

- Боюсь, сэр Томас, в любви нет правил и законов! А если и есть, то эти правила глупы и абсурдны! Разве можно запретить реке течь туда, куда ей нужно? Разве можно сдержать ее плотинами? Можно лишь ее разозлить. А чувства - это та же река, ей привольно на свободе. Тогда ее течение быстрое, и жизнь в ней кипит и множится.

Протянул руку и коснулся нежной щеки Томаса.

- Так мне уйти?

И заблестел синими глазищами, когда юноша отвел смущенный взгляд и почти прошептал:

- Не надо.


Что-то странное, новое творилось с юным сэром Рэтлиффом. То ли восхитительно вольный воздух города кружил голову. То ли беспечные люди вокруг, греющиеся под лучами солнца, заставляли чувствовать себя тоже счастливым и беспечным. То ли уверенная походка нового знакомого, шедшего чуть впереди, его замечательное лицо и добрые глаза вынуждали поверить в независимость, в собственные силы и бесконечную молодость. Адам был сам как воплощение свободы, и Томас казался себе настоящим снобом, закомплексованным и неопытным, юным и слишком правильным.
Когда художник признался в своих необычных предпочтениях, Томас к своему огромному удивлению не испытал ничего - ничего того, что, как ему казалось, он должен испытать: презрение, брезгливость, ненависть. Ничего такого он не почувствовал. Все тот же обаятельный и задиристый художник был перед ним, все тот же умный и веселый, очень обаятельный собеседник. Больше того - спустя некоторое время, когда прогулка их продолжилась, Томас вдруг ощутил невероятное любопытство. Жгучее, нескромное, совсем по его мнению неприличное! Ему захотелось узнать - как это, любить человека в независимости от пола? Как это, когда хочешь его видеть и говорить с ним постоянно? Как это, если человек этот - мужчина?
Но конечно ему и в голову не пришло озвучить свои непристойные мысли. Нет, он знал, что рыжий художник нисколько не смутится и не обидется, и ответит - по разговору Адама можно было догадаться, что у него не существует ограничений и рамок, о чем можно говорить с малознакомыми людьми, а о чем нет. За их прогулку они беседовали обо всем - о политике и отбившихся от рук партиях, о революционных течениях, об искусстве, об образовании, о падших женщинах, о драках, о детстве, о своих знакомых. Но даже после всего этого Томас не смог осмелиться и задать Адаму вопрос о его опыте с мужчинами. Это было за гранью.
Они бродили по милым улочкам и пару раз пили кофе на улице. Мимо прогуливались богатые господа и бедные городские, художники с Монмартра, нищие бродяги, молодые няньки с детишками, приезжие иностранцы - было так здорово и интересно просто рассматривать их, шептаться о них, иногда даже беззлобно шутить.
У Томаса всегда было неплохое чувство юмора, а Адам оказался невероятно смешливым - рассмешить его было очень легко, чем юный аристократ с удовольствием пользовался. При этом пытался не замечать, как сильно нравится ему звонкий мальчишеский смех рыжего, как он вообще ему нравится весь, целиком: белые зубы, мелкие морщинки от смеха вокруг синих глаз, волосы, спутанные ветром, чувственные губы, на которых жили несколько ярких веснушек. Однако, Томас был так же внимателен и не мог не отметить интереса, с которым на него смотрит Адам. От этого столь явного интереса Томаса бросало то в жар, то в холод, и он совершенно замучил свой ворот пальто, попеременно расстегивая его и застегивая.
На мосту, на который они забрели просто так, поглазеть на проезжающие экипажи и автомобили, случился казус. Адам, изображая сценку из просмотренной недавно театральной постановки, снял с юного англичанина шляпу и напялил себе на голову. Выгнул грудь колесом и принялся важно расхаживать туда-сюда по тротуару, опираясь на воображаемую трость и жутко переигрывая. Он изображал своего нелюбимого местного актера, признавшись, что когда-то пробовался на эту же роль и в этот же театр. На замечание Томаса о вреде зависти ответил:

- Я не люблю за то, что его взяли на роль благодаря родству с двоюродной сестрой директора постановки. Однако, все кто его видел, говорят, он бездарен. Родство можно простить, но бездарность - никогда!

Томас, в принципе, был согласен, и хохотал, наблюдая как Адам вышагивает по воображаемой сцене, притягивая удивленные взгляды прохожих. А потом вдруг сильный порыв ветра сорвал с рыжей головы модную шляпу, подхватил и понес вдоль дороги, нещадно прокатывая ее по лужам.
Томас и Адам на секунду застыли, провожая беглянку взглядом, а потом сорвались с места, точно английские легкие гончие. Понеслись наперегонки, пытаясь не упустить головной убор из вида. Художник, однако, достаточно быстро вырвался вперед. Бежал и на всю широкую улицу выкрикивал забавные угрозы "унесенной ветром". А Томас с трудом поспевал, задыхаясь от хохота, заливаясь от него же слезами.

- Вы не уйдете от нас! Вы оскорбительно торопитесь! Это неуважение к таким видным господам как мы. Между прочим, вы извозились как свинья! Сэр Томас бежит за вами только из чувства долга. Он и не подумает больше вас одеть на свою светлейшую голову! Я-то так вообще вас хорошенько пну.

Томас не выдержал. Остановился, задыхаясь от смеха и заодно расстегивая мешающее нормально вздохнуть пальто. Подставил лицо ветру, с невероятным удовольствием ощущая, как тот подсушивает капельки пота, выступившие на лбу. Улыбался, глядя на возвращающегося деланно разгневанного художника.

- Она ушла от меня, Томас. Подумать только? Ладно от меня, от тебя! Вы столько времени были вместе...Трагедия в городе любви!

С серьезной миной посмотрел на Томаса.
Но через секунду оба прыснули со смеха, глядя друг другу в глаза. Когда успокоились - подошли к парапету моста, облокотились. Но почему-то на темную воду больше было неинтересно смотреть. Смотрели друг на друга.

- Скажи, на той картине, что я купил, вовсе не парень с девушкой?

- Там двое. А кто - это смотрящий решает сам.

- Они так прижимаются тесно, что не разобрать. Но ты - ты кого представлял, когда рисовал тот сад и эти злые глаза вокруг влюбленных?

- Я представлял двух юношей. Тебе это претит?

Томас мотнул головой и замолчал. Перевел глаза на воду, бегущую огромным тяжелым потоком под ногами. Почти сразу закружилась голова - показалось, что вода прямо под ногами, сейчас ударит по щиколоткам, собьет, поставит на колени - и он торопливо зажмурился. Ответил:

- Не знаю. Я никогда не думал о подобных отношениях. Но... не скажу, что мне претит. Скорее, я не понимаю.

Открыл с усилием глаза и посмотрел на Адама. Тот стоял близко, закрывая собой юношу от ветра, смотрел на садящееся солнце, и волосы его в лучах заката напоминали пылающий пожар. Томас усилием воли постарался представить, как он сейчас поднимает руку и запускает пальцы вот в эти горящие огнем пряди, как касается пальцами обветренных пухлых губ, как прячется от холода на этой широкой и ладной груди. Представил и... почувствовал в паху приятное томление. Замер, моментально покрывшись с ног до головы потом. Пальцы задрожали.
И художник заметил, но истолковал эту дрожь по-своему. Улыбнулся задорно и подхватил сэра Томаса под руку. Сообщил:

- Холодно тебе? Да и кушать, наверное, хочется? Давай-ка вернемся на Монмартр, я угощу тебя отличным абсентом. А ты меня - ужином. Как тебе идея?

- Ну, несколько неравнозначно.

- Фу, какой ты жадный. Давай я твой портрет нарисую, и будем в расчете?

- Нет-нет, не надо.

- Тогда портрет невесты?

- Хм... Мэриель, конечно, понравилось бы. Но...

- Тогда решено. Ты угощаешь ужином, я рисую.

- Ты напоминаешь мне цыган. Те тоже никогда своего не упустят!

Художник, вышагивающий рядом, встряхнул головой, а потом заглянул в темные глаза англичанина. Хмыкнул:

- Ужин, выпивка, деньги, клиенты... Упустить это невелика важность! Счастье свое - вот чего упустить нельзя.


На Монмартр снова ехали на новеньком автомобиле. Солнце почти село, и Томас вдруг загрустил.
Их прогулка закончилась.


Продолжение следует...